себя ханами). Разослали людей с повелением ополчаться за них, а сами, выступив из Хивы, остановились при колодезе Пешкаге, дожидаясь войск из Хивы, ими оставленной, и Ургенджа, куда они шли. Расстояние Пешкага от Ургенджа составляет однодневный путь всаднику на проворной лошади. Там они простояли десять дней. Араб-Мохаммед-хан отправил к ним человека сказать, чтобы они к нему явились, и что он им отдаст город Везирь. Они отправили назад присланного с ответом: «Мы боимся явиться к отцу вашему; когда при нас будет войско, мы придем к нему». Со всех сторон толпами уходили к ним предприимчивые джигиты; к ним перешли все сыновья аталыка и сыновья векиля Араб-Мохаммед-хановых. В то время народ так боялся хана, что, если бы он всем узбекам не велел год входить в домы и спать с женами, то ни один человек не ослушался бы, никто ни одного шага не ступил бы к своему дому. Если бы хан, вышед из своих палат, сказал своему народу, чтобы он не позволял своим сыновьям уходить к Хебешу, и что тот, кто пустит их к нему, не ждал бы себе добра от хана; если бы велел всем эти слова пересказать друг другу и свою волю объявил бы через посланного своего в городах и на рынках; то ни один человек не ослушался бы, никто не вышел бы вон из своего дома. А как хан, не одобряя ухода народа, не давал ему никакого приказа, то народ свой переход к сыновьям хана считал добрым делом: «Если бы хан не хотел, то запретил бы», – говорили люди и приставали к перебежчикам. Отпустив от себя посла, Хебеш и Ильбарс сделали набег на Хорасан; возвратившись оттуда, они послали отцу сайгит, каждый по одному пленнику. Сами султаны остановились недалеко от Ургенджа, в расстоянии на однодневный путь; люди же, составлявшие войско их, разошлись по своим домам, у кого был дом; при султанах осталось около восьмидесяти молодых людей, и замечательных и ничтожных. При хане в то время был уйгур Курбан-хаджи; выше его не было другого бека. Хан послал его к сыновьям своим и велел сказать, чтобы они пришли и увиделись с ним. Хаджи на следующее утро был у них и по полудни возвратился оттуда. В это время я приходил к двери хана для свидания с моим отцом, в то же время и хаджи шел к двери его, потому мы вместе вошли к хану. Хан спросил его: «Расскажи, что ты слышал и видел?» Хаджи отвечал: «Что я скажу тебе, хан? Моя поездка не радостна. Узбеки, живущие на пространстве от Даруган-аты до Бакырган-аты, собрались к твоим сыновьям. Там все, кроме таких, у которых собачья голова и коровьи ноги. Когда я сказал им: «Ваш отец прислал меня звать вас к нему», тогда со всех сторон раздались тысячи голосов; каждый в ответ отвечал, что хотел, хан! Ты сам видишь, что дело идет худо: тогда как у меня горит душа за тебя, у них не загорится и пола одежды, так лучше уезжай в Хиву. Слова этих своевольников злобны, держите себя дальше от них; а мы, твои подданные, позаботимся о средствах восстановить мир». Когда хан услышал такие слова, у него задрожали руки и ноги, язык не мог выговорить слова. Он велел седлать коней, вьючить верблюдов, и как скоро закатилось солнце, выехал в Хиву. Кроме одного хана все мы знали, что с Хебешем и Ильбарсом более семидесяти человек не было; но против воли Божией ничего не сделаешь. Хан ни у кого не спросил, справедливо ли, или ложно было то известие. Хебеш был на таком расстоянии от нас, от хана, что человек, отправившийся к нему утром, возвратился бы оттуда прежде полудня; но хан никого не послал, никому не сказал: «Поди, узнай, сколько там людей». Войско, при нем бывшее, распущено по домам, и жившему в домах не было приказа собраться. Два дня прошло со времени прихода Хебеша к Ургенджу, а ему на мысль не приходило: откуда у него взялось многочисленное войско, с неба ли упало, или из земли вышло?
По уходе хана, Хебеш и Ильбарс остановились в селении Киран. В то время пространство от крепости Мир-Дигкана до места Куйгун, которое по сю сторону Бакыргана, засевалось пшеницей. Хан, о котором теперь говорим, велел прорыть канал, начинавшийся выше крепости Тюк. Это было за год до того, как родился я, убогий. Когда наступала осень, резервуар канала закрывали плотиной, а после сжатия пшеницы его открывали. Через несколько лет широта канала увеличилась столько, что через него не перелетала пущенная из лука стрела; водопровод шел к Куйгуну, а оттуда его воды вливались в море. Сеяли одну только пшеницу. Всадник в десять дней не мог объехать полей, засеянных пшеницей. В то время верблюжий вьюк пшеницы продавали по полутора тенке; ослиный вьюк (харвар) пшеницы стоил один серебряный мискаль. Пул ходил в цене пучека, серебряный мискаль равнялся ценностью одному тенке. Но обратимся к нашему рассказу. Хан по всей области построил амбары и в них складывал хлеб. Хебеш и Ильбарс захватили хлеб богатых нукеров, подвластных отцу, и раздавали его своим нукерам. Услышав это, вся чернь шла к ним для получения хлеба; переходили к нему также и некоторые хорошие люди. Так некоторые беки, действуя с ними заодно, взяли от хана город Везирь с принадлежащими к нему тюркменами и отдали его Хебешу и Ильбарсу. Потом султаны с четырьмя тысячами человек приезжали в Хиву видеться с отцом своим и оттуда возвратились в Везирь.
Пять лет Хебеш и Ильбарс держали себя к отцу в сыновних отношениях. В шестой год Ильбарс-султан, сказав, что хочет сделать наезд на Эсюрд, поехал к Хиве; но не являлся к отцу своему, а пошел к колодезю Сагча, назначив его сборным местом для войска. В это время хан выехал из Хивы и отправился в Ургендж. Ильбарс-султана известили об этом люди, которым он поручил следить за ханом; получив известие, он взял свое войско и вошел в Хиву. Хан тогда был в Ришь-Табан-Ате; с ним тогда было, кажется, человек тридцать, могших сражаться с врагом. На утренней заре является из Хивы человек и извещает, что Ильбарс-султан вступил в этот город. Хану бывшие при нем чиновники говорили: «Надобно выступить к Хиве; когда он узнает, что вы при воротах города, не осмелится противоборствовать вам, выйдет из города и уйдет». Хан поспешил выступить и на дороге к Хиве остановился в селении Хастаган. Ильбарс-султан, услышав, что
